ОЛИМПИАДА В БУЭНОС-АЙРЕСЕ
И ХАМЕЛЕОН ДОННЕР
Я много раз участвовал в мировых шахматных Олимпиадах. За команду СССР играл шесть раз: первый раз в Лейпциге в 1960 году, последний - в Ницце в 1974-м. Позже не раз выступал за команду Швейцарии. Но, пожалуй, самые яркие воспоминания связаны у меня с Олимпиадой 1978-го года в Буэнос-Айресе, где я впервые представлял Швейцарию.
Я прилетел в Южную Америку вскоре после изнурительного матча с Карповым на Филиппинах, где разница по времени с Аргентиной была 11 часов. По дороге из Азии в Америку я задержался на два дня в Европе, в Швейцарии. А прямо с самолета, и часа не прошло, я уже сидел за доской, играл партию против китайского шахматиста. Обратите внимание: китайцы в этот момент уже откололись от так называемого «лагеря социализма», ведомого Советским Союзом. А как вели себя по отношению ко мне представители этих «стран социализма»? О, это было интересно наблюдать! Люди из СССР, Болгарии, ГДР, Монголии, Кубы, встречаясь со мной, проходили «сквозь меня», как будто я был человек-невидимка. Венгры замечали меня, могли уступить дорогу, поляки кивали, у некоторых хватало смелости даже со мной поздороваться. Единственные, кто разговаривал со мной, как с нормальным человеком, были румыны!
Эта Олимпиада оказалась единственной, где советские уступили первое место. Победила команда Венгрии. Да и за второе место шла отчаянная борьба — с советской сборной конкурировали американцы. В последнем туре команда США должна была встретиться со швейцарцами. Мне позвонили из штаба американцев и попросили сделать маленькое одолжение — не играть в этот день. Но даже из злости по отношению к советским я не мог себе такого позволить. Я выиграл партию. Американцы отстали от советских на очко. Моя преданность шахматам была высоко оценена западными журналистами.
Когда беседуешь с судьями Олимпиады, они объясняют, что жеребьевка во время Олимпиады производится автоматически, с помощью компьютера. На самом деле, все не так просто. Ведь существуют напряженные отношения между некоторыми странами, и организаторы, как и судьи, по мере сил стараются предупредить ненужные столкновения, обострение ситуации. В первую очередь это касается расселения участников. Принимаются во внимание схожесть привычек, образа жизни людей. Ну, и желательно не допустить встреч за шахматной доской тех, скажем, арабских стран, которые не признают само существование Израиля с его шахматной командой. Но может быть, самой хлопотливой задачей организаторов было предупредить матчи команд «стран социализма» со Швейцарией — из-за меня, конечно. Это ограничение существенно сказалось на классе противников нашей команды, и мы заняли одно из лучших мест в истории Швейцарии — вошли в дележ с 6-го по 13-е. Ограничение оказалось на руку и мне — мои противники на первой доске были не слишком сильны. С результатом 8 из 10-ти я, как выяснилось, добился абсолютно лучшего результата на Олимпиаде! И как следствие, был избран журналистами лучшим шахматистом года. В истории присуждения шахматного «Оскара» это оказалась крупная победа журналистов Запада над социалистическим лагерем. Победа?! А разве на этом поле тоже воевали? Да, для лагеря социализма любая деталь имела политическое значение, и при присуждении «Оскара» они выступали единым фронтом. А их западным коллегам подобная «коллегиальность» и не снилась! Но на этот раз что-то случилось. Мое выступление на Олимпиаде произвело фурор; за блок западных журналистов активно боролся мой пресс-атташе Эдуард Штейн, перед глазами журналистов, хотя и в некотором отдалении, маячили фигуры моих жены и сына... При голосовании впервые был посрамлен советский ставленник, чемпион мира А. Карпов!
Запомнилось еще немало деталей Олимпиады. Я собирал подписи игроков, участников Олимпиады под воззванием за освобождение заложников ~ членов моей семьи, оставшейся в СССР. Не все шло гладко. Советского Союза боялись во всем мире. Под разными предлогами поставить свою подпись под гуманитарным воззванием старались уклониться уроженцы Швеции, США... Интересный случай произошел с командой Ирака. Обычно я подходил к каждому игроку в отдельности, просил подписать. Это увидел человек с военной выправкой, по-видимому, руководитель команды Ирака. Он взял у меня лист для подписи — как я понял, чтобы я не приставал к членам его команды, а через часик вернул мне его со словами: «Я, — он произнес это с ударением, — я подписал!» Я с благодарностью вспоминаю урок, преподанный мне иракским полковником. Оказывается, в мире демократии есть люди, которые боятся иметь собственное мнение. А в тоталитарном мире бывают люди, которые имеют свое мнение и охотно и резко выражают его...
Мне вспоминаются в этой связи мои взаимоотношения с голландским гроссмейстером Яном Доннером. Интересный человек, воспитанный в духе левосоциалистических идей. Пожалуй, первый красочный рассказ о нем я услышал в середине 60-х годов. Он выиграл турнир в Венеции в 1967-м году, получил помимо денежного приза дорогое ювелирное изделие и публично, в резких выражениях заявил, что подарит его в фонд борьбы против американцев во Вьетнаме. Впрочем, к Соединенным Штатам Америки у него было непростое отношение. Об этом я узнал позже.
Впервые мы установили с ним товарищеские отношения во время турнира на Кубе 1969 года. Я трижды играл на Кубе, начиная с 1963 года. Замечал ухудшение с каждым годом ее экономического положения. Вспоминаю год 1963-й. Я выиграл Мемориал Капабланки, получил довольно большую сумму денег. Пошел в гаванский универмаг «Эль сигло» купить что-нибудь для своей жены. Заглянул в отдел женской одежды, выбрал несколько блузок; продавщица в роли манекенщицы по очереди надела каждую и прошлась мимо меня. Потом я сказал: «Заверните, я беру все». «Нет, это невозможно, — ответили мне. — У нас карточная система, одна блузка — это полугодовая норма!» Это было мое первое близкое знакомство с экономическим положением Кубы.
Однако Олимпиада 1966 года была проведена на Кубе образцово. В наши дни, когда спортивные соревнования привлекают тысячи и тысячи людей, требуется большой, отлично слаженный коллектив работников, их обслуживающий, нужны немалые финансовые средства. Страна с тоталитарным режимом способна удовлетворить этим требованиям. Способна выделить крупные средства в порядке рекламы своей формы правления. Я участвовал более чем в дюжине
Олимпиад, но на моей памяти организация соревнования в Гаване — одна из лучших.
И вот три года спустя я снова играю в турнире памяти Капабланки. Я вижу на улицах измученных людей, женщин в порванных чулках, видавшие виды машины. Автобусы ходят круглые сутки. В них, я замечаю, ночуют люди. По-видимому, бездомные. В отеле «Гавана либре» барахлят кондиционеры, еда несвежая. Я начинаю ходить на обед в столовую советского торгового представительства. По моему совету и Доннер стал вместе со мной посещать советскую столовую. Простая обстановка у советских, еда простая, но отравиться нельзя, все свежее. Вряд ли левый социалист Доннер вывел какие-либо политические заключения из проблем нашего питания в Гаване...
Мой первый турнир в Голландии, в Вейк-ан-Зее, 1968 год. Я выиграл первые семь партий. Последнюю, седьмую — у вероятного конкурента — Таля. За три тура до конца мне уже обеспечено первое место. Я получаю поздравительную телеграмму от принца Клауса. Очень приятно, по-моему, для любого шахматиста. Но у Доннера свое мнение. Он говорит мне: «Принц Клаус — немецких кровей. Поэтому его не любят в Голландии. И вот таким образом он пытается завоевать популярность». И не пришло в голову Доннеру, что бороться за популярность нужно было не столько Клаусу, сколько шахматам. При поддержке именитых людей, в том числе и принца Клауса!
Во время соревнований 1968—71 годов я познакомился, вошел в хорошие отношения с одной семьей в Амстердаме. С их помощью я открыл счет в голландском банке. И при каждом удобном случае старался послать деньги на этот счет. Напомню, что в то время иметь счет за границей советским было запрещено. Нарушая этот запрет, я вел себя явно не так, как подобало члену компартии. Выиграв какой-то турнир, я обменял деньги, и на руках у меня оказалась банкнота 1000 гульденов. Во время Олимпиады в Скопле 1972-го года я передал эту банкноту Доннеру и попросил отдать ее семейству Кадлубиков в Амстердаме. Что он и сделал. А лет через 5 социалист Доннер спросил меня: «А что, ты уже тогда планировал бежать из СССР?»
Кстати, наши разговоры шли по-английски. Как я это всегда представлял, you в английском языке — это уважительная форма обращения, как Вы по-русски, Sie по-немецки или usted по-испански. Тем не менее, разговаривал он со мной таким, я бы сказал, небрежным тоном, что следовало понимать: ты, du, tu... Своеобразный человек Доннер. Как-то остроумно высказался про него Бент Ларсен: «Доннеру следовало быть героем- жертвой в романе Агаты Кристи — в заключительной сцене все без исключения присутствующие имели бы мотив расправиться с ним».
1976 год. Я бежал, прячусь от советских ищеек в доме Вальтера Моя в Вестзаане. Кто бы ни пытался к нам зайти - мы не впускаем. Но вот знакомая физиономия. Доннер! Откуда он узнал, где я нахожусь? Видимо, как раньше Берри Витхаус, тоже от словоохотливой секретарши ФИДЕ, которой я по политической близорукости слишком доверился. Доннер вошел. Мы ведем с ним более-менее непринужденную беседу. Доннер не вникает в психологические тонкости моего пребывания в подвале. Он рубит с плеча: «Вот, ты попросил политического убежища в Голландии. А знаешь, у каждой страны есть свои проблемы. Помнишь, в 1966-м году был крупный международный турнир в Штатах, я там играл. Тогда я считал, что Голландия - полицейская страна, и собирался попросить политического убежища в Америке!» Мне было тогда не до сравнений, а сейчас я думаю: год спустя, в 1967-м он ратовал за уничтожение американцев во Вьетнаме. Да, мысль этого человека летала от одной крайности к другой...
В 1977 году, когда я выиграл четвертьфинальный матч претендентов у Петросяна, Доннер не поздравил меня. Но он сказал мне: «Ты не можешь себе представить, что бы с тобой случилось, если бы ты этот матч проиграл». Он ничего не добавил, но и так было ясно. Сколько бы я ни выигрывал матчей, советские уже начали бойкотировать меня. И чем ниже бы я опустился, тем легче было бы им меня всячески унижать...
Доннер оказался последователен в своих словах и действиях. В подтверждение сказанного им в 1977 году он после моего матча с Карповым в Багио выпустил книжку, где добросовестно переписал все околошахматное вокруг матча на Филиппинах, всю грязь, которой полила меня, беженца из СССР, советская пресса. Ему бы, западному гражданину, моему боевому соратнику — сколько турниров мы играли бок о бок! - защитить меня, жителя Голландии, от грязных потоков лжи, пущенных из Москвы! Но на такое деяние у большого, физически сильного человека Доннера не хватило силы характера. Я написал ему письмо, открытое письмо. Оно было напечатано в газете «Фолькскрант» под заголовком «21 вопрос и одно спасибо гроссмейстеру Доннеру». В письме я объяснял Доннеру, что он не имел права с расстояния 12 000 километров безапелляционно судить о матче, не имел права и переписывать советскую точку зрения. А закончил письмо огромным «спасибо!» от лица советских...
Я вспомнил еще одно высказывание Б. Ларсена о Доннере: «Все, что он рассказывал, было исключительно интересно, но все — неправда!» К сожалению, далеко не все голландцы познакомились с этим высказыванием Ларсена. Зато на склоне лет, будучи неизлечимо болен, будучи навсегда прикован к больничной койке, Доннер начал писать. И в тот год был признан лучшим голландским писателем года!