Взлет и падение Семена Гамбитного.
После утомительной прогулки приятно было отдохнуть на просторной, удобной скамье. Был один из тех редких вечеров, которыми скупое в том году лето радовало москвичей. Стоявшая несколько дней дождливая погода сменилась теплой и ясной; воздух был ласков и как-то по-особенному чист; на небе ни облачка, неподвижные листья раскидистых кленов и лип казалось, тоже вместе с людьми наслаждались теплом и покоем.
На чугунных скамьях застыли в неподвижности дряхлые старцы, ушедшие в себя, безразличные ко всему окружающему. Вероятно, они перебирали в памяти события, случившиеся задолго до моего рождения. Непоседливые старушки и здесь, на бульваре, сумевшие отыскать собеседниц, состязались друг с другом в передаче последних новостей. Шумливая детвора в своих играх самоуверенно подражала Взрослым: возводила фантастические постройки, запускала мощные ракеты, настойчиво покоряла космос.
До начала очередного тура командного первенства оставалось минут сорок. Пройдя пешком от дома до клуба, я наслаждался отдыхом, пока мое внимание не привлекли лысый говорливый старичок и рыжеволосый юноша, расположившиеся на такой же чугунной скамейке, на противоположной стороне аллеи. С трудом пристроив доску на покатом сиденье и подложив под нее книгу, они играли в шахматы. Снимая с доски полированную, но уже изрядно побитую фигурку, увлекшиеся партнеры небрежно бросали ее на сиденье.
Издалека я не мог оценить позицию па доске и лишь по восклицаниям старичка догадывался, что юноша проигрывает.
— Вот так-то, молодой человек! — ехидно восклицал старичок, со стуком переставляя на новое поле одну из своих фигур. — Плохи ваши дела, сгорел ваш двугривенный. То, что игра шла па деньги, для меня не было новостью я знал, что на небольшие ставки идут и другие сражения, развернувшиеся по соседству, тут же, на бульваре. Рядом с шахматистами на такой же лавочке со стуком забивали «козла»: каждый ловкий выпад сопровождался то радостным, то ехидным смехом враждующих групп: еще дальше двое мужчин с отрешенным видом состязались в шашки.
Громкий, радостный крик старичка вновь вернул меня к шахматистам.
— Мат в три хода! — потирал в восторге ладони счастливый победитель. — Теперь сам Семен Гамбитный тебе не поможет!
В тот же миг из-за их спин неожиданно вынырнуло хитрое и очень выразительное лицо человека лет сорока.
— Вы так полагаете, Степан Иванович? — спросил старичка вновь появившийся ценитель шахмат.
— Не вижу защиты от мата, Сеня, — смущенно пролепетал старичок.
Через спинку скамейки волосатая рука дотянулась до черного коня и передвинула его.
— А если вот так? — с плохо скрываемым торжеством спросил старичка пришелец, который, судя по всему, и был Семеном Гамбитным. Затем он высокомерно оглядел окружающих и в то же мгновение встретился с моим взглядом.
— Вот даже гроссмейстер может подтвердить: мата нет, — кивнул Семен в мою сторону и церемонно поклонился.
Мне ничего не оставалось делать, как перейти к играющим. Гамбитный был прав — черные оттягивали, казалось, неизбежный мат, хотя положение их все равно оставалось тяжелым.
При виде гроссмейстера шахматисты засмущались и предложили мне присесть к ним на скамейку.
Я разговорился с уличными любителями шахмат. По всему было видно, что Гамбитный среди них — непререкаемый авторитет. По отдельным его замечаниям и рассуждениям я понял, что Семен шахматист довольно высокой квалификации, но лиловатые прожилки на его носу и дряблых щеках, дрожащие пальцы неуверенных рук, неопрятность в одежде — все это говорило о том, что пристрастие ч рюмке все дальше тащит его в пропасть. Весь он был какой-то отвратительно липкий: свалявшиеся влажные волосы, слезящиеся глаза, капельки пота на верхней губе.
Дня через два, когда я выходил из клуба, мне снова повстречался Семей Гамбитный.
— Вы куда, гроссмейстер? — спросил он и, получив ответ, попросил разрешения сопровождать. Мы дошли с ним до площади Кропоткина, повернули влево, к Музею изящных искусств, и, конечно, вспомнили о проходившем в этом музее международном турнире. Семен с восхищением ото звался о Ласкере и Капабланке, которых он лично видел.
У Каменного моста мой спутник кивнул в сторону поплавка-ресторана .
— Может, зайдем, всего на пол часика? Мне нужно с вами поговорить...
Что-то в тоне этих слов заставило меня согласиться.
В ресторане, качающемся на воде, я заказал два салата, два шашлыка, а для Семена двести граммов водки. Он сразу, как принесли, выпил большую рюмку и стал заметно разговорчивее.
— Вы, конечно, не верите, что моя фамилия Гамбитный? — доверительно спросил он. — И правильно делаете, это меня на бульваре так окрестили. Моя настоящая фамилия... — И он назвал свою фамилию.
Я удивленно поглядел на собеседника. Имя это хорошо было известно шахматистам моего возраста, с ним когда-то связывались большие надежды. Партии этого талантливого молодого шахматиста обнародовались в свое время и в шахматном журнале и в газете-«64». Потом он куда-то исчез, и лишь всевозможные анекдоты и сообщения о скандальных происшествиях были связаны с этим именем.
— Постойте, — вспомнил я. — Не о вас ли передавали забавную историю с двумя сеансами? Я уже забыл, в чем там дело?
Гамбитный захихикал, отмахнулся — мол, стоит вспоминать, но потом, по моему настоянию, рассказал.
— Ну, все очень просто. Как-то я давал сеанс в одном учреждении, и хитрый организатор не заплатил мне денег. Через год тот же организатор вновь попросил меня дать сеанс и опять в том же учреждении... Я ни слова не сказал. пришел .. Вхожу это я, на меня, конечно, сразу сотни глаз Организатор объявляет: «Сейчас мастер первой категории даст сеанс одновременной игры. Будем приветствовать мастера». И сам первый аплодирует, а потом хочет уйти. Я его к себе майю пальцем. «Чего» — спрашивает удивленно, а я ему в той тем же шепотком: «Деньги». — «Какой может быть вопрос, дорогой! — лебезит он елейным голосом. — Кончите сеанс, получите». — «Нет, — говорю, — сейчас, на бочку! И за этот сеанс и за прошлый». Помялся он, огляделся по сторонам — скандал получается. Вышел куда-то, притащил. Копеечка в копеечку!
Мы помолчали. Семей ковырял вилкой шашлык, потом вылил в рюмку остаток водки... Он сделался каким-то сосредоточенным и грустным.
— Разрешите поднять, правда, в одиночестве, тост за будущее Семена Гамбитного!.. Обещаю вам — это последняя... Завязал Гамбитный! Завтра уезжаю далеко! На север... Спросите — почему?.. Добровольное решение, нужно начинать трудиться... Впрочем, если по совести, не совсем добровольно. Тунеядец — доля печальная. Не модно в наши дни.
Семен залпом выпил водку, закусил соленым огурцом и тихо продолжал:
— Есть у меня для вас один... вроде как подарок... Вы теперь занимаетесь литературой, описываете всевозможные истории... Может, вам это пригодится?
Из бокового кармана он выгнул согнутую пополам тетрадь.
— Это мой дневник, когда-то я вел... Поучительная история... Коли найдете интересным, напечатайте. Только не называйте моего имени, пишите просто: Гамбитный...
Потом мы расстались, и я больше никогда ничего не слыхал о Семене Гамбитном. Дома я сел читать его тетрадь и поднялся лишь тогда, когда дочитал последнюю страничку.
Пользуясь разрешением автора, передаю его дневник в том виде, в каком он был написан, лишь в нескольких местах вычеркнув слишком откровенные признания, которые можно делать наедине с самим собой, но неудобно на людях.
Гамбитный сам перечеркнул первые страницы дневника, где шли бесконечные восхваления его шахматного дарования, и начал с момента решающих событий.
3 апреля
Сегодня ко мне пришли приятели и принесли новый шахматный журнал. В нем статья о нашем чемпионате Помещены две мои партии, примечания полны восхвалений. «Незаурядный комбинационный талант. «Если будет работать, сможет выйти в ряды ведущих мастеров...» Опять одно и то же, даже надоело, хотя и приятно...
Мы выпили чаю, и вдруг кто-то предложил:
— А не сыграть ли нам в преферанс?
Сыграли одну пульку по маленькой, за ней последовала вторая. Схватки были острые и весьма увлекательные: достаточно сказать, что Яша взял в первой пять взяток на мизере, а во второй — три. Можно ли было после этого не дать ему возможности отыграться? Только когда мы расписали последнюю, третью пульку, я вдруг вспомнил, что на шесть часов у меня назначена турнирная партия, а было уже половина восьмого! Схватив пальто и шапку, я выбежал из дома, бросив друзей.
Можете себе представить, как меня встретили в шахматном клубе! Опоздал на два часа — такого за десять лет ни разу не наблюдали в этих стенах. Не раздеваясь, прямо в пальто, я плюхнулся на стул и мгновенно передвинул па два поля свою пешку с-7: я всегда в ответ на ход белых королевской пешкой избираю сицилианскую защиту.
В хорошенькое я попал положение! Еще не начиная партию, я был уже в жесточайшем цейтноте — на сорок ходов оставалось немногим менее получаса. Спасти меня могла только быстрота. Я решил совсем не тратить времени на обдумывание дебютных ходов и оставить время для критического момента, наступающего обычно где-то в середине двадцатых ходов. Мгновенно, такт в такт отвечал я на любой выпад белых, тем более что. к моему счастью, противник делал ходы по учебнику и не ставил передо мной задач, требующих самостоятельного решения.
Валентин Плотников — мой оппонент в этой злополучной партии — провел мобилизацию белых сил в «сицилианке» по всем правилам. Он расположил обе ладьи на центральных вертикалях, нацелив своих слонов на мой королевский фланг. Вот-вот готов он был при поддержке своей конницы осуществить решающий пешечный прорыв
Положение было крайне напряженным, в ближайший момент должен наступить кризис, а я сидел беспомощный, не имея возможности и минуты подумать над своими защитительными маневрами. Как ругал я себя за непростительную забывчивость, а друзей з& их неуместный визит и преферанс!
Но постепенно я приспособился к необычным условиям, стал считать варианты в те минуты, когда шло время моего противника. Легко понять, что делать это было непросто, но ведь иного пути у меня не оставалось. Особенно трудно было угадать будущий ход белых, когда у них имелся выбор между тремя-четырьмя равносильными продолжениями. Случалось так, что я обдумывал ход за Плотникова. а он вдруг делал совсем другой. При этом я не только впустую терял силы, но оказывался прямо-таки в беспомощном положении и вынужден был определять свой последующий ответ не на основании расчета, а только на ощупь, по интуиции.
Около двух часов просидел я на стуле, бросив рядом с собой пальто и шапку, не поднимаясь с места. На этот раз я уже не ходил смотреть соседние партии, что в обычное время очень люблю делать. Вдруг увлечешься, зазеваешься, а противник сделает ход — потеряешь драгоценные секунды. Так и сидел, будто прикованный. Ужасное положение! Но делать было нечего — приходилось терпеть.
Вдруг я заметил, что мой молодой противник ведет себя необычно, находится в состоянии крайнего возбуждения, растерянности... Он то записывал ход на бланке, то сразу перечеркивал его; то тянулся рукой к какой-нибудь фигуре, то вдруг испуганно отдергивал руку. Я давно знаю этого способного и, главное, хладнокровного шахматиста, не раз любовался его уверенными, спокойными манерами, а тут его словно подменили: лицо Плотникова покрылось пятнами и передергивалось, руки дрожали. Его правая нога, привстав на носок, беспрерывно дергалась, приводя в сотрясение шахматный столик.
А на доске творилось что-то невообразимое. ‘ Белые Долго не решались на энергичное продвижение пешки в центре, ограничиваясь выжидательными маневрами, а когда, наконец, провели, я успел подготовиться и встретил атаку во всеоружии. Вызвали удивление и последующие маневры Плотникова: он то шел фигурами вперед, в атаку, то вдруг поспешно отводил их назад, словно в испуге. При этом кусал губы, громко хрустел пальцами, неистово теребил свои уши.
Все это придало мне уверенности. Исподволь приготовил я сильнейший - контрудар в центре, пожертвовав расчету сложных вариантов целых пятнадцать минут из своего драгоценного резерва. Трата времени оказалась не напрасной: я до конца рассчитал все возможные ответы неприятеля, предусмотрел самые замысловатые его выпады.
Отдав коня за пешку, я ворвался двумя ладьями на вторую горизонталь, где эти грозные фигуры начали свою разрушительную деятельность. Черные слоны поддержали передовой отряд, а ферзь в два прыжка очутился около решающего участка боя. В несколько ходов все было кончено. Когда Плотников остановил часы и протянул мне руку, минутная стрелка показывала без семи минут шесть. Оказалось, я даже не использовал всего драгоценного получаса.
Плотников сидел понурый и убитый.
— Почему вы так вяло наступали? — спросил я, когда мы начали анализировать только что сыгранную партию
— Не мог играть! Вы опоздали и буквально вышибли меня из седла.
— Ничего не понимаю! С самого начала я был в цейтноте.
— Все это так, — вздохнул Плотников. — Но вам приходилось когда-нибудь два часа ждать противника?.. Нет? Вот то-то! Не желаю вам пережить то, что пережил я.
— Не знал, что это так страшно, — совершенно искренне пожалел я своего партнера. Как-никак он потерял очко, нужное ему для получения звания кандидата в мастера, а мне оно ничего не дало.
— Это было ужасно! — сознался Плотников. — Первые полчаса я сидел спокойно: мало ли что бывает — трамвай задержался или вы забыли о партии. Но когда истекло еще полчаса, потом еще, тут уж я был вне себя. Для меня выигрыш сегодняшней партии очень важен, я так хотел победить, пришел сражаться не на жизнь, а на смерть... А тут явилась возможность приобрести очко против опасного противника и совсем без игры. Какая удача! Пройдет еще час, мечтал я, и судья запишет мне в таблицу очко. Осуществится то, о чем я думал последние дни... Можете меня понять, с каким волнением поглядывал я на часы, с каким трепетом взирал каждый раз на открываемую дверь. Придет? Не придет? И вдруг вы появились в дверях. Вмиг развеялись все надежды. Нет, не желаю я никому пережить подобных минут... Уничтоженный и подавленный сел я за доску, голова моя кружилась, я не в силах был заставить себя рассчитать самый элементарный вариант. Я пришел на игру в таком боевом настроении, так рвался к победе! Ваше опоздание опустошило меня..,
4 апреля
Вчера, придя домой, я по привычке записал в дневник все случившееся со мной за день, и лег спать, но заснуть долго не мог. Вспоминал детали только что сыгранной партии, представлял себе Плотникова, его тревожный, волнующий шепот. Вдруг неожиданная мысль пришла мне в голову, мысль простая, но поистине гениальная.
«Если так нервничал мой сегодняшний, обычно спокойный, противник, — думал я, — если он жаловался, что не мог заставить себя считать простейшие варианты, значит, опоздание сильно действует на шахматного соперника. Что, если использовать это для достижения победы? Сколько раз читал я, как важно вывести неприятеля из равновесия, лишить его уверенности, спокойствия.. Что, если я стану нарочно опаздывать к началу партии? Только нужно натренироваться в быстрой игре и как следует изучить дебютные варианты, чтобы не попадать врасплох в начальной стадии партии и не тратить драгоценных минут на обдумывание первых ходов. Если уж так расстроился выдержанный, хладнокровный Плотников, что же будет с другими, слабонервными? Отличный способ — пришел я к окончательному выводу. — Нужно попробовать»
5 апреля
Вчера забежал в институт, договорился о переносе экзаменов. Сегодня с утра сел изучать дебютные варианты, на первый раз сицилиаискую и староиндийскую защиты. Решил через два тура испытать придуманный трюк с опозданием Следующие, две партии сыграю нормально, а на третью, против Смоляка, человека очень возбудимого и неустойчивого, рискну еще раз опоздать. Посмотрим, что из этого выйдет.
Какой-то внутренний голос, вероятно, голос моей спортивной совести, пробовал удержать меня от сомнительного решения:
«Что ты надумал? Это же нечестно!»
«Почему?» — спросил я у совести.
«Это же обман, использование запрещенного оружия, нечестных приемов».
«Разве я не вправе распоряжаться временем, отпущенным мне на партию, — двумя с половиной часами?»
«Да, вправе».
«Тогда что хочу, то с ними делаю! Могу сто двадцать минут глядеть в потолок, а оставшиеся полчаса считать варианты».
«Пожалуйста!»
«Выходит, могу и опоздать на два часа».
«Тогда предупреди противника, что придешь позже. Избавь его от волнения»
«Зачем? Разве шахматы не война? Миниатюрная, конечно, своеобразная, но все-таки война, боевое сражение».
«Допустим».
«Кому не известно, как хитрят полководцы! Целые города скрывают камуфляжем. Бомбы плюх — и мимо. А чела, высунутые из окопов, всякие там обманные маневры? На войне как на войне!»
«Там речь идет о жизни человека».
«А в шахматах — о его успехе, о будущем. Какая разница? А возьмем спорт; здесь решается не вопрос жизни Как к примеру, обманывают друг друга футболисты. Всевозможные финты, ложные движения — за них в газетах хвалят мастеров. А возьмем бег на длинные дистанции, и тут хитрят. То замедлят бег, то вдруг рванутся вперед к финишу. А цель одна и та же: надуть соперника, усыпить его бдительность».
И мой голос совести замолчал, не находя возражений. Я решил окончательно добить его: «А в фехтовании — этом занятии рыцарей? Все мастерство фехтовальщика основано на ложных выпадах, на обмане. Между тем прославленного д'Артаньяна мы в пример ставим детям как образец благородства и честности. Самого большого обманщика, надувателя сделали эталоном доблести! Нет, я имею полное право идти к победе в шахматах тем путем, какой вернее и проще ведет к цели!»
10 апреля
Ура! Смоляка я разгромил уже к двадцать третьему ходу. Бедняга чуть не упал в обморок, когда я появился в турнирном зале. Даже заикаться стал в ответ на мои изысканные извинения. Еще бы не расстроиться: прощай очко, которое было у него в кармане' Он не мог сделать хода — фигуры вываливались у него из рук. Какая находка! Пустяк, а как сильно действует! Так стоит ли по пять часов корпеть за доской, выжимать какую-то жалкую пешечку, когда можно так вот, разом, элементарным способом под корень свалить врага? Благодарю тебя, судьба, за то, что послала такой удачный случай! Спасибо и друзьям, уговорившим меня сгонять пульку перед партией с Плотниковым!
10 сентября
Долго не вел записи: сперва играл в профсоюзном турнире в Харькове — взял второе место, потом были каникулы. За это время не раз испытал свое новое оружие. Действует безотказно — почти все такие партии кончались в мою пользу. Опыт привел меня к важному выводу — на людей пожилых, закаленных, турнирных зубров мое опоздание совсем не действует. С улыбкой глядят они на мои терзания в добровольно созданном цейтноте и преспокойно раздумывают, отыскивая самые коварные, самые трудные ходы, которые являются для меня полной неожиданностью. Старые хитрецы, управы на вас нет!
А вот молодые, нервные противники имеют жалкий вид. Полная неспособность взять себя в руки, оказать сопротивление! Только что они были уверены, что получат очко за мою неявку, а тут начинай все тает! Сделал еще одни важный вывод: способ этот надежен, по требует осторожности и терпения. Еслгкбы я стал опаз дывать в каждой партии, это сразу вызвало бы подозрение, а вслед за тем возмущение товарищей. Приходится выжидать, выбирать самые ответственные партии и каждый раз тщательно обдумывать причину опоздания. Ворвавшись в турнирный зал, я рассыпаюсь в извинениях перед партнером, перед судьей, ссылаюсь то на занятость по работе, то на семейные обстоятельства. Тут же бросаюсь к доске, двигаю пешку. И все сходит удачно.
11 сентября
Любопытно: самые гениальные мысли приходят мне в голову перед сном. Вчера я задумался над таким вопросом: а нет ли других способов заставить противника нервничать и этим ускорить свою победу?
И вдруг я замер от неожиданности — так поразила мысль столь же простая, сколь и великая: если опоздание так действует на слабонервного партнера, нельзя ли попробовать другой, аналогичный способ заставить его потерять самообладание? Что, если я буду нарочно залезать в цейтнот, специально думать над первыми ходами больше, чем это нужно? А на заключительную часть партии буду оставлять -'считанные минуты... Противника неизбежно начнет мучить неотвязчивая картина: вот-вот на часах врага — на моих часах — упадет флажок; вот-вот противнику, то есть мне, засчитают поражение... И сразу же нетерпеливый, неустойчивый партнер мой начнет дрожать, спешить и обязательно допустит ошибку. Я же прекрасно играю блиц партии, и цейтнот мне не так уж страшен. А бесконтрольные действия противника в финале не могут не сослужить мне службы.
Не забыть бы завтра зайти в институт, договориться об отсрочке сдачи сопромата.
18 сентября
Эксперимент удался. Выбрав самого нервного противника в турнире, я испытал на нем новое оружие. Подействовало безотказно. Наша партия долгое время проходила с равными шансами, никому не удавалось добиться перевеса, хотя самые острые стычки были впереди. И тут я стал нарочно подолгу задумываться над ходами. Вот на моих часах осталось только десять минут, пять, две. Напряжение нарастало с каждой минутой... На моих часах уже поднялся флажок. В этот момент нервы моего противника не выдержали, и он «расклеился». Вместо того чтобы спокойно обдумывать каждый свой ход — у него на часах оставалось еще пятьдесят минут! — он стал вслед за мной спешить, «шлепать» фигурами Расчет его, видимо, был такой не дать мне заготовить свой ответ в то время, когда идут его часы. Но ведь известно, что нет ошибки более пагубной.
Кончилось тем, что я справился с цейтнотом, а противник в спешке допустил грубейшую ошибку.
Отличный фокус. Чем-то он напоминает мне известный прием в вольной борьбе, борец падает на землю и увлекает с собой противника.
Итак, я имею уже два рода оружия: к намеренному опозданию прибавился искусственный цейтнот. Теперь я могу варьировать в зависимости от обстоятельств. Когда невозможно будет применить первый прием, использую второй.
20 сентября
Ура, новое открытие. Если в первых двух методах я добровольно истребляю собственное время, отпущенное мне на обдумывание, то нельзя ли поступить наоборот? А именно, отнять у врага его драгоценные минутки, и этим легонько подтолкнуть его к самому краю пропасти?
После долгих поисков я отыскал такую возможность. Пусть этот новый, уже третий придуманный мною способ достигает цели не всегда, не наверняка; не беда, что эффект его не столь значителен, чем двух первых. Все равно в острой турнирной борьбе, где дорого каждое мгновение, даже малый успех полезен
Вообразите, вы играете турнирную партию, ваши часы идут, и вы думаете над своим очередным ходом. Противник, естественно, встает со стула и прогуливается по сцене, а то и остановится поболтать с участниками турнира. Издалека он наблюдает за вами: не сделали вы свой ход? Стоит вам переключить часы и подняться со стула, как он сразу за спешит к своему месту.
А что, если не подавать ему виду и, тайком сделав ход незаметно переключив часы, продолжать сидеть в той же позе, все так же согнувшись над доской? Издалека он не заметит, что его часы уже пущены, и преспокойно будет продолжать свою болтовню. А когда спохватится, пройдут попусту пять минут. Если повторить такую операцию несколько раз, моя выгода станет заметной и враг приблизится к нежелательному цейтноту. Опять нечестно? Но я еще раз повторяю: шахматы — война, а на войне как на войне!